ru:about:media:2013:20130808 [Институт химической биологии и фундаментальной медицины]
ИХБФМ СО РАН » ru » Об институте » СМИ о нас » 2013 год » ru:about:media:2013:20130808



Оригинал статьи

«Наука в Сибири»
№ 30-31, от 8.08.2013 г.


«Женский портрет в интерьере науки»

7 августа член-корреспондент РАН, координатор программы Сибирско-французского центра исследований и образования по наукам о жизни, заведующая лабораторией Института химической биологии и фундаментальной медицины СО РАН, лауреат Государственной премии, заведующая кафедрой Алтайского госуниверситета, профессор НГУ доктор химических наук Ольга Ивановна Лаврик отмечает свой юбилей.

Ю. Александрова, «НВС»

Динамичная, увлеченная, полная жизненной энергии Ольга Ивановна всегда в работе — многочисленные конференции, лабораторные заботы, написание заявок на гранты, руководство международными проектами и их координация, решение общеинститутских административных вопросов, руководство аспирантами и студентами и прочее, прочее, прочее… Во время каждой встречи удивляешься, как всё это можно успеть. Однако — успевает! При этом всегда элегантна — настоящая научная леди!

Всякий раз во время наших бесед мы обсуждаем проблемы сугубо научные, более чем серьёзные. Но юбилей — повод поговорить просто «о жизни».

— Ольга Ивановна, что-то мы с вами всё больше о репликации ДНК. Давайте сегодня начнём издалека, расскажите о своем детстве, о семье, о том, как Вы «попали» в большую науку.

— Хорошо, но я думаю, что нам не удастся в нашем разговоре обойти научные аспекты и — увы! — злободневную проблему реформы РАН.

Я родилась и выросла в семье служащих, в Барнауле. Папа — инженер по образованию, он был директором треста «Алтайлес», потом работал в Томске, а мама — экономист, она работала с тканями, занималась дизайном одежды, сама хорошо шила и была, как сейчас бы сказали, дизайнером с безупречным вкусом. И, кроме того, великолепной хозяйкой.

— Интересно, а вам это всё передалось?

— К сожалению, лишь отчасти. Я пыталась воспринять чувство стиля, как нужно одеваться. Но не шила, не вязала, да и к домашним делам мама меня не особенно приучала. Но зато в школе я очень любила учиться, была отличницей; это отметили и отправили меня в Артек. А ещё ходила в музыкальную школу и из-за хорошей успеваемости даже едва не попала в музучилище. А вообще, вспоминая 50-е годы, понимаешь, как страна заботилась о воспитании и образовании своих граждан. Мы слушали разные передачи, концерты симфонической музыки по радио. Чего, например, стоила передача «Театр у микрофона»!… А ещё я очень любила читать: дома имелась большая библиотека, и уже в начальных классах я читала Чехова, Тургенева, Толстого, Достоевского.

— Неужели даже Достоевского! Наверное, с «Идиота» начали?

— Угадали, но поскольку этого автора я начала в четвёртом классе, он не очень хорошо воспринимался — показался слишком сложным. А вот другую русскую литературу читала с огромным удовольствием. Да и сейчас не упускаю возможности почитать.

— А научные устремления, когда и как они в вас проявились?

— Пожалуй, в начальной школе (шутка). Но если более серьёзно, то когда позднее началась химия, мне стало по-настоящему интересно узнать, чем занимаются учёные. Знаете, ведь все начинается с учителя, а у нас была прекрасная преподавательница химии, Анна Родионовна Малова. Она, вероятно, увидев мое стремление, выделила меня, стала дополнительно заниматься. Сама же я читала научно-популярные журналы, например, «Наука и жизнь», «Знание — сила». Мама очень это поддерживала, мы получали журналы домой. А в девятом классе я поняла, что чистая химия (органическая и неорганическая) мне нравится меньше, а более интересно протекание химических процессов в биологических системах. Вообще я ровно по всем предметам училась и окончила школу с золотой медалью.

— И сразу в НГУ?
— Да, когда я стала думать, что делать после окончания школы, то прочитала в газете о создании Новосибирского государственного университета, нацеленность которого — подготовка учёных. И без раздумий решила поступать в НГУ. Кстати, к этому времени отменили льготы для медалистов, и я сдавала экзамены на общих основаниях. И в те годы тоже были различные эксперименты с вузами и экзаменами! После сдачи вступительных экзаменов была зачислена на факультет естественных наук.

— Какие воспоминания сохранились об учебной университетской поре?

— Считаю, что программа тогда была очень сложная, но интересная, причём до третьего курса большую часть своих усилий мы тратили на изучение математики, физики, а не химии, что казалось на первый взгляд довольно абсурдным.

— Такой подход оправдал себя?

— Безусловно! И только позже стало понятно, насколько жёсткость требований к студенту НГУ была оправдана. Университет научил нас думать самостоятельно, очень серьёзно работать (всё время сидела в библиотеке). Экзамены тоже были крайне трудные, много моих товарищей с курса отсеялось. Молодые преподаватели предлагали нам сверхсложные задачи, которые решались ими самими в ходе работы над диссертациями (сейчас такого нет, поскольку имеются многочисленные методички). Но если отвечал неправильно, то это вовсе не означало, что получишь двойку. Преподаватели старались подтолкнуть студента к самостоятельным оригинальным решениям, важно было показать правильный ход мыслей. На высочайшем уровне проводилось и преподавание химии. Физическую химию вели такие профессора как Д. Г. Кнорре, В. А. Михайлов, курс органической химии читали профессора В. П. Мамаев и Г. Г. Якобсон. Оценивая в целом систему образования в НГУ в то время, понимаешь, что студент успешно выдержавший «НГУшную» нагрузку, мог в дальнейшем не только преуспеть в науке, но и в других сферах деятельности.

— А чем ещё жили в те годы? Или только учились?\
— Да, в основном только училась (до сих пор не понимаю, как успела в университете познакомиться с будущим мужем!). Но в каникулы увлекалась горными походами. Кроме того, всё-таки в самом университете всегда было очень интересно. Очень впечатляющим было общение с мэтрами науки, лекции приглашенных учёных, таких как Н. В. Тимофеев-Ресовский, Л. А. Блюменфельд и многих других. Лекции читались в большой физической аудитории и сопровождались дискуссиями. Хотелось бы упомянуть ещё одного замечательного человека — первого ректора НГУ академика И. Н. Векуа. Вот у меня на стене фотография — он на снимке с нами, тогдашними студентами-отличниками на фоне здания университета. Это очень показательно: ректор был доступен, мы всегда могли к нему обратиться, подойти со своими проблемами. Ещё всегда помню нашего декана академика В. В. Воеводского — очень доброжелательного и весёлого человека. Мне как старосте группы приходилось с ним довольно часто общаться, причем происходило всё очень неформально и демократично, без всякой бюрократии и чопорности.

— Наверное, тогдашние студенты были как-то иначе мотивированы?

— Пожалуй, да. Мы (имею в виду, конечно, «усреднённого студента») были больше «заряжены» на науку. Мы же все хотели стать в основном учёными, и самое главное желание было — работать в науке. Этому способствовали и постоянные публичные лекции ведущих учёных, в которых подчеркивалось, что мы должны посвящать науке свою жизнь фактически целиком. Нам хотелось следовать за ними и стать вровень. Ну и потом — сама атмосфера Городка, те фильмы, которые мы смотрели, например, культовый «Девять дней одного года». Время-то было действительно особенное — спутник, полёт Гагаринa. Мы (да и вся страна) были на подъёме, были настоящими патриотами, многое хотелось совершить для страны и науки.

— Наверное, все ваше поколение жило этим… Ну а какие у вас лично были отношения с политикой, раз уж пошел такой пафосный разговор?

— В университетской студенческой среде принадлежность к КПСС в то время уже особенно не приветствовалась. Это было, наверное, влияние «оттепели». Мы слушали и читали стихи поэтов того времени, уже было телевидение, незабываемое впечатление осталось от вечеров в Политехническом музее. Читали такие журналы как «Новый мир», «Юность», ходили в клуб «Под интегралом». Стали со скепсисом относиться к коммунистической идеологии, хотелось свободы и демократии. Я очень хорошо помню своего рода переломный момент (почти сразу после окончания университета) — ввод советских танков в Чехословакию. И постепенно все стали меняться, многие из нас даже и не заметили, как это произошло, как изменилась атмосфера в стране и свободные дискуссии ушли на кухни. А ведь в университете мы свято верили, что можно достичь успеха только работой, вышли в жизнь с такими «розовыми» мыслями. Оказалось, что это не совсем так и, что надо обладать дополнительными «политическими» качествами.

Меня (и очень многих), например, сильно шокировало, что никаким способом невозможно было выехать из страны и поработать в ведущих научных центрах. Я очень долго не могла пересечь границу. В то время во Франции, в Страсбурге, была прекрасная лаборатория, которая занималась изучением механизмов белкового синтеза. Так вот, на протяжении почти 10 (!) лет профессор Жан-Пьер Эбель, выдающийся учёный и организатор науки, присылал мне приглашения на стажировку с полным финансовым обеспечением поездки со стороны Франции. Но, увы, так меня и не выпустили. Таким образом, я долгие годы оставалась «невыездной» и, конечно, это был объективный негатив для моего профессионального роста. Разумеется такие действия не вызывали положительных эмоций. И только во время начавшейся перестройки удалось на месяц поехать в ГДР, затем — в Японию на конференцию. Кстати, действительно реальное достижение перестройки — это получение россиянами свободы: учёные могут более свободно ездить на работу за рубеж, а жители России посещать любые места на Земле. Молодёжь даже не понимает, что может быть иначе.

— Ну а как складывалась ваша научная карьера?

— Я ещё студенткой пришла в ИОХ в лабораторию Д. Г. Кнорре, затем поступила в аспирантуру. Это было прекрасное время. Под руководством Д. Г. Кнорре работал совершенно блестящий, сплочённый коллектив энтузиастов, единомышленников, который состоял из настоящих «звёзд». В лаборатории работали выдающиеся учёные, такие как Л. С. Сандахчиев, М. А. Грачев, Э. Г. Малыгин, А. С. Гиршович и многие другие. Все помогали всем, атмосфера царила такая, что можно было получить совет, предложение, идею от любого сотрудника. Общались очень открыто и, если «старики» видели у молодого сотрудника интерес к науке, всегда были готовы помочь.

Моя аспирантская работа продвигалась очень успешно, и даже рождение дочери в то же самое время не помешало мне защитить кандидатскую. Занималась я тогда исследованием ключевых ферментов биосинтеза белка (аминоацил-тРНК-синтетаз). Сразу после защиты Дмитрий Георгиевич предоставил в моё распоряжение небольшую группу по исследованию синтетаз, и я фактически начала самостоятельную деятельность. Работа развивалась более чем успешно, и в 1981 году я защитила докторскую диссертацию. В это время я также активно преподавала в университете, была первым замом Д. Г. Кнорре по вновь созданной им кафедре молекулярной биологии. Я преподавала биокатализ, курировала защиты дипломных работ химиков и в начале восьмидесятых получила звание профессора по Министерству образования. До сих пор активно занимаюсь преподавательской деятельностью в НГУ и являюсь завкафедрой в Алтайском госуниверситете.

В 1984 году академиком Д. Г. Кнорре был организован Институт биоорганической химии СО РАН. Мне доверили руководство лабораторией, и в том же году я была удостоена звания лауреата Государственной премии СССР за исследование ключевых ферментов биосинтеза белка. У нас сформировался высококвалифицированный коллектив по этому направлению, и, казалось бы, можно успешно двигаться дальше… Но! Именно в это время совершенно неожиданно для меня всё изменилось, и тематика, отмеченная Государственной премией, перестала поддерживаться дирекцией института. (Стоит заметить, что исследование систем биосинтеза белка активно развивается, и учёные за исследования именно в этой области получают Нобелевские премии!). Таким образом нам пришлось искать новое направление. Этим направлением стало исследование репликации и репарации ДНК.

А затем грянули девяностые… И именно в эти, и без того сложные годы, когда совсем не было финансирования, пришлось развивать новую тематику. Начало, надо признать, было безумно сложным. Отсутствовало финансирование. Нужны были контакты. Да, они у меня имелись, но в другой области. Я стала ездить на новые конференции, знакомиться с новыми людьми, «обрастать» научными связями в новой области, посылать своих сотрудников за границу, поскольку работать в России было практически невозможно из-за отсутствия элементарных препаратов. Многие сотрудники уехали насовсем, в том числе и из нашей лаборатории. В то время наша работа была настоящей борьбой за выживание российской науки в экстремальных условиях. Я и мои сотрудники старались периодически выезжать за границу для выполнения совместных проектов, и одновременно шёл процесс поддержания экспериментальной базы здесь. Реализация дипломных работ и диссертаций продолжалось, несмотря ни на что! Из США, Германии и Франции я привозила препараты, конструкции, чтобы выделять белки репарации ДНК, мелкое и даже крупное оборудование (в прямом смысле на своих плечах, помню как тащила прибор весом около 30 кг с улыбкой мимо французского пограничника). Таким образом, были предприняты огромные усилия, иногда даже противозаконные, чтобы сохранить лабораторию и возможности для работы. На самом деле это было абсолютно героическое время.

— И когда произошел позитивный перелом?

— Он случился в начале нулевых, когда мы стали получать не только иностранные, но и российские гранты, прежде всего от Российского фонда фундаментальных исследований. Кроме того, в 2003 году была создана программа «Молекулярная и клеточная биология» РАН, с достойным финансированием на пять лет, так что можно было поддерживать исследования в лаборатории. Конкурс проходил в Москве, а финансировало Сибирское отделение. Мы этот грант формально выиграли, но нас решили не финансировать. Это был тяжёлый удар. Не хочу вдаваться в подробности, но подобные локальные трудности стимулировали меня к тому, что я стала избираться в члены-корреспонденты РАН. Этим шагом мне хотелось поддержать свою лабораторию и наше новое направление — исследование процессов репарации ДНК у человека.

Данное направление — одно из центральных в современной молекулярной биологии. Оно является основой для развития новых медицинских технологий. Ведь всё для этих исследований было создано практически с нуля в такой сложный период, самоотверженным трудом всей нашей лаборатории! Избрание в члены-корреспонденты РАН на «московскую» вакансию по отделению физико-химической биологии стало для меня высокой честью и вселило большие надежды на будущее. Помню, какой был праздник в институте по этому поводу! Было очень приятно, что коллектив искренне рад этому событию. Я этого никогда не забуду. Ну а надежды — они часто в жизни остаются просто надеждами.

— Были ли в вашей научной жизни другие судьбоносные моменты?

— Конечно! Например, когда я работала в США, в институте NIH (Национальный институт здоровья), у меня возникла идея среди тысяч белков в экстракте клеток найти специфические, взаимодействующие с определенным повреждением в ДНК, с использованием того метода, который мы разработали здесь, в России. Мои американские коллеги воспринимали эту попытку как безумную, однако эксперимент у меня получился, и это был для меня необыкновенный день, точнее ночь, когда я вышла из лаборатории и поняла, что сказано новое слово в исследовании систем репарации в сложных системах. Вот это было настоящее счастье! Мы это направление сейчас развиваем очень активно. Вспоминается и работа с европейскими учёными в начале нулевых, тогда был получен один из самых престижных грантов в нашей области Human Science Frontiers для исследования новой системы репарации. Это сейчас мы освоились в этой системе, удаляющей из ДНК объёмные повреждения, возникающие в результате вредных воздействий окружающей среды. А тогда международное признание получил наш оригинальный метод изучения этой системы.

— Как сейчас идут дела в лаборатории?

—Благодаря нашим многолетним усилиям положение стабилизировалось. Мы имеем свою нишу в мировой науке. К нам идут способные студенты, что, конечно же, очень приятно. Радуют хорошие защиты диссертаций. Защищено в общей сложности 30 диссертационных работ. Все эти успехи основаны на том, что создан сильный коллектив, которому удалось выжить в 90-е. Это безусловно также огромная заслуга моих старших сотрудников, ставших уже докторами наук. Сотрудничаем с большим увлечением, участвуем в международных конференциях. Активно взаимодействуем с зарубежными лабораториями, особенно с Францией. Наши работы признаны в мире и публикуются в журналах с высоким импакт-фактором. В лаборатории много молодых перспективных сотрудников.

Поэтому совершенно непонятно, откуда берут свои идеи новореформаторы, когда они утверждают, что РАН недееспособна. Таких лабораторий, как наша, сейчас в России очень много, достаточно посмотреть финальную таблицу этого года по присуждению грантов по программе «Молекулярная и клеточная биология». Другое дело, что реформаторы специально не хотят этого замечать. Это с их участием придумана система мегагрантов! Чтобы получить достойное финансирование, непременно нужно привлечь зарубежного учёного, чаще всего это уже люди,завершающие свою карьеру в науке, иначе им сложно проводить необходимое время в России. Российским учёным, как правило, не пробиться в эту программу. Почему бы не поддержать эквивалентным финансированием активно работающие российские лаборатории? Эти лаборатории сотрудничают с зарубежными, имеют опыт работы в зарубежных научных центрах, полны уже выросшей научной молодёжи. Почему эти коллективы нельзя поддержать напрямую, а только через приглашение кого-либо со стороны? Почему нас постоянно унижают в собственной стране?

И теперь ещё — о реформе Академии. Первое — конкретно о личностях реформаторов. Где были научные вдохновители этой реформы, которые в последние годы выступают с критикой РАН по телевидению и в печати, когда мы спасали нашу науку в 90-е? Работали в отличных условиях за рубежом, а когда в России появилось финансирование, у них вновь возникла любовь к Родине, и они появились здесь. Второе. Что за слова о неэффективности работы РАН? Это же очень провокационная информация — стоимость публикации, сделанной в России, в разы меньше, чем, например, США или Германии! Утверждается, что многократно увеличили финансирование РАН. Опять неверно! Если бы деньги были направлены непосредственно в институты! А то ведь в Сколково, в «Роснано», в вузовскую науку, которая у нас весьма неэффективна (МГУ и некоторые другие университеты — скорее исключение, чем правило). Зачем публично заниматься подтасовкой и принижать РАН? Далее самое непристойное. Кому нужен этот «блицкриг» с реформированием РАН? Неужели нельзя было априори спокойно всё обсудить? За кого держат-то сообщество, которое собираются преобразовывать?! А вообще создаётся такое впечатление, что реформаторы — это те же куклы из известной песни Макаревича… Извините за резкость, но невозможно обойти эту горячую для всех тему.

— Да, как говорится, без комментариев… И всё-таки, давайте вернемся к основной теме! При такой насыщенной жизни остается ли у вас время для отдыха? И вообще — какие увлечения?

— Я очень люблю путешествовать. Это, наверное, потому, что значительный кусок жизни был потерян для знакомства с миром. Но, правда, до перестройки мы много ездили по стране. В молодости мы с мужем занимались бальными танцами, но сейчас для систематических занятий времени не хватает, и поэтому иногда (правда, редко) хожу на танцевальные тренировки. Несколько лет назад даже выиграли один представительный конкурс по классу «сеньоров». Очень интересуюсь и люблю живопись, балет, театр, хорошие фильмы. Конечно, приятно, что меня выбрали победительницей в одной из номинаций в конкурсе «Академина». В этой связи хочу поблагодарить сотрудников лаборатории, которая сочла возможным представить меня на этот «светский подиум».

— А семья-то как?

— Всё началось, как я уже говорила ранее, с университета, точнее, с первого курса. А первая встреча была такая. Шла из читального зала в библиотеку, а подружка начала звать в спортзал (всё это было на одном этаже — университет тогда находился в школе № 25.) «Пойдём, посмотришь, как там Лаврик звездит». Она, оказывается, с другими любительницами спорта уже давно смотрела на его игру. Мне-то на самом деле спорт тоже был близок — играла за Алтайский край в волейбол «по школьникам». Зашла и посмотрела игру. Действительно, Коля блестяще играл в баскетбол, но то, что эта встреча будет иметь какое-то отношение к моей будущей семейной жизни, разумеется, и в голову не могло прийти. А вот после второго курса мы уже были хорошими знакомыми. По-видимому, взаимные симпатии были видны и со стороны — в спортлагере (это после 2-го курса) во время лодочного похода нас посадили в одну подтекающую лодку. Вот так и плывём в одной лодке уже много лет (но лодка уже не течёт!).

Я вообще убеждена, что такая интенсивность в работе возможна только при поддержке семьи. Это, безусловно, и есть моя главная удача в жизни. Мне очень повезло — всегда находила понимание и у мужа (доктор химических наук, ИХКГ СО РАН), и у дочери, которая пошла по моим стопам, стала биохимиком и работает в близкой области (сейчас она профессор университета Отто фон Герике в Германии, в Магдебурге). Интересы наши в науке и в жизни совпадают. Планов у меня очень и очень много, и становится их все больше (это как снежный ком!). Не знаю, как всё успеть, но очень хочется выполнить задуманное, а силы и энергию я нахожу в семье.

— Большое спасибо, Ольга Ивановна, за такой интересный разговор.

— Вам также большое спасибо за вопросы, благодаря которым вспомнились многие поворотные моменты жизни! Хочется верить, что ещё много важного ждет впереди!


Фото В. Новикова





© Copyright 2023. ИХБФМ СО РАН

Яндекс.Метрика